Картина без Иосифа - Страница 108

108

— Это предположение наименее убедительное из всех. Где здесь мальчики из хора?

— Может, это были не мальчики.

— Ты подумал про Мэгги? Миссис Спенс убила его, чтобы положить конец… чему? Домогательствам? Совращению? Если это так, почему она не заявила об этом?

— И все-таки это убийство, Сент-Джеймс. У девочки, кроме матери, никого нет. Стала бы она надеяться, что жюри объявит ее невиновной. А если нет? Ведь она рисковала оказаться в тюрьме и оставить дочь одну?

— Почему она не обратилась в полицию? Или к церковному начальству?

— Что ее слово по сравнению с его?

— Но слово ее дочери?…

— Что, если бы Мэгги стала на сторону этого человека? А вдруг она сама согласилась на это? Вообразив, что любит этого человека? Или что он любит ее?

Сент-Джеймс и Дебора вздохнули.

— Я чувствую себя словно Червонная Королева из «Алисы». Нужно бежать вдвое быстрей, а у меня кончается дыхание.

— Плохо дело, — согласился Сент-Джеймс. — Мы стремимся узнать побольше, а они — попридержать языки, чтобы мы подольше оставались в неведении.

— Не обязательно, — сказал Линли. — У нас еще есть Труро. Там много возможностей для маневра. Надо выяснить причину смерти его жены и узнать о его прошлом.

— Боже, это целое путешествие. И ты поедешь туда, Томми?

— Я нет.

— А кто же?

— Некая персона, которая сейчас в отпуске, — улыбнулся Линли. — Так же, как и мы все.

В Актоне сержант Барбара Хейверс повернула ручку радио, стоявшего на холодильнике, и нашла Стинга на середине его трели про отцовские руки.

— Детка, — сказала она, — давай, спой, — и засмеялась собственной шутке.

Она любила слушать Стинга. Линли заявлял, что ее интерес основан исключительно на том, что Стинг бреется всего раз в две недели и демонстрирует мнимую мужественность в расчете на женскую аудиторию. Барбара лишь раздраженно фыркала и в свою очередь заявила, что Линли музыкальный сноб, и если произведение написано в течение последних восьмидесяти лет, он не станет слушать его, оскорбляя свои аристократические уши. У нее не было пристрастия к рок-н-роллу; помимо классической музыки она предпочитала джаз, блюзы и то, что констебль Нката называл «музыкой для белых бабушек» — что-то из сороковых, непременно с полным оркестром и явственным звучанием струнных инструментов. Сам Нката больше любил блюзы, хотя Хейверс знала, что он не задумываясь продал бы свою душу, не говоря уже о своей коллекции компакт-дисков, за пять минут наедине с Тиной Тернер. «Не важно, что она мне в матери годится, — говорил он коллегам. — Выгляди так моя мама, я просто не выходил бы из дому».

Барбара прибавила громкость и открыла холодильник. Она надеялась, что при виде каких-нибудь продуктов у нее проснется аппетит. Вместо этого запах пятидневной камбалы заставил ее отступить в другой конец кухни с не очень приличными словами и побудил к нешуточным раздумьям, как избавиться от растаявшей и протекшей упаковки рыбы, не касаясь ее. Это происшествие навело ее на мысль, сколько еще неблаговонных сюрпризов ждут своего часа, завернутые в фольгу, хранящиеся в пластиковых коробках или принесенные домой в картонках и безвременно забытые. Со своей безопасной позиции она разглядывала зелень, ползущую по краям одной из коробок. Ей хотелось верить, что это остатки горохового пюре. Цвет, казалось, соответствовал ее надеждам, но консистенция склоняла в сторону плесени. Рядом с этой коробкой новая форма жизни произрастала на том, что было когда-то спагетти быстрого приготовления. Вообще, весь холодильник выглядел как продолжение неаппетитного эксперимента, который выполнял Александр Флеминг в надежде совершить еще одну халявную поездку в Стокгольм.

Устремив подозрительный взгляд на весь этот натюрморт и зажав пальцем нос, Барбара подобралась к кухонной раковине, нашла под ней моющие жидкости, щетки и несколько окаменевших комков, бывших некогда тряпками для мытья посуды. Достала коробку с мешками для мусора. Вооруженная мешком и лопаткой, она ринулась в бой. Камбала проследовала в мешок, шлепнулась на пол, и от нее пошел такой запах, что Барбара содрогнулась. За гороховым пюре — тире — антибиотиком последовало другое, потом спагетти, клинышек двойного глостерского сыра, обросшего недельной бородой, не хуже Стинга, коробка окаменевших устриц и коробка пиццы, которую она даже побоялась открыть, опасаясь за свои нервы. К этому ассорти присоединились остатки чоу-мейна, половинка помидора, три половинки грейпфрутов и картонка с молоком, которую она купила в прошлом июне.

Войдя во вкус такого гастрономического катарсиса, она решила довести его до логического завершения. Все, что не было заключено в банки, профессионально замариновано или законсервировано либо не представляло собой приправу, не подверженную пагубному воздействию времени, — долой майонез, туда же кетчуп — присоединилось к камбале и ее спутникам по разложению. Когда она закончила свою операцию, полки холодильника опустели, лишившись всего, что хоть как-то напоминало пищу. Впрочем, сама она не слишком грустила по этому поводу. Аппетит у нее пропал после путешествия по территории птомаина, то есть трупного яда.

Наконец, она захлопнула дверцу холодильника и завязала проволокой мешок для мусора. Открыв заднюю дверь, выволокла мешок наружу и с минуту подождала, не вырастут ли у него ноги, чтобы он сам добрался до остального домашнего мусора. Когда этого не случилось, она мысленно приказала себе перенести его. Но позднее.

108